Новый мир. Книга 5. Возмездие (СИ). Страница 2

— Заключенный — на колени! Руки за спину! — гаркнул один из них, давая понять красноречивым жестом, что не станет колебаться, если ему придется применить силу.

Я покорно опустился на бетонное покрытие, позволив одному из охранников грубо и туго защелкнуть на руках наручники, а другому — столь же грубо и намеренно болезненно сделать инъекцию ФСК мне в ягодицу, которая и так саднила от ежедневных уколов. С этого момента я официально перешел в ведение этих ребят.

— Дальше мы сами, — буркнул старший из охранников.

Командир G-3 ответил ему кивком, и жестом приказал своим людям идти обратно на борт. Похоже, им не предписывалось здесь оставаться. Охранник, пролистывая пальцем какой-то файл (видимо, мое личное дело — точнее, ту его часть, которая открыта для мелких сошек вроде него) неприязненно фыркнул:

— И снова «черный» уровень опасности. Везет мне на таких выродков. Ты у нас буйный, а?

— Как видишь, эти парни разошлись со мной целыми и невредимыми, — заметил я, кивнув через плечо в сторону бойцов G-3.

— Ха-ха. Ты у нас шутник, да? — ухмыльнулся охранник, но уже в следующий миг его лицо исказил гнев. — Я тебя сразу предупреждаю, мразь — начиная с этого места и до конца твоей жизни с тобой больше никто не будет панькаться! Билет в «Чистилище» — это билет в один конец. И «Чистилище» начинается здесь. Это место называется «мусоросборник». Потому что здесь вас, мусор, собирают со всех концов Земли — и вы становитесь моей головной болью до тех пор, пока вас, говна вонючего, не соберется достаточно большая куча, чтобы за вами прислали спецтранспортник из «Чистилища». Я это ненавижу. Ненавижу вас всех, гнид, и эту грёбаную работу. За исключением тех моментов, когда у меня появляется шанс надереть кому-то зад. Эти замечательные моменты — единственные светлые полосы в моей жизни. Поэтому я прошу тебя, как человека — дай мне повод. Дай мне повод, и я отметелю тебя так, что зубы повылетают изо рта. Ну же! Давай, выкинь что-то. Мы все этого ждем.

Охранник стоял и внимательно смотрел на меня, прищурившись, и поигрывая дубинкой. Я прекрасно понимал, что любое мое слово будет поводом для удара. Поэтому просто молчал.

— Не хочешь? — спросил он через какое-то время, неприятно ухмыльнувшись. — Значит, не совсем тупой. Может, тогда ты усвоишь главные правила. Правило первое: малейшее непослушание, хоть шаг в сторону без приказа — и ты получаешь люлей по самое «не могу». Правило второе: скажешь хоть слово, кроме как отвечая на наши вопросы, хоть писк издашь без разрешения — и тоже отгребешь по полной. В принципе, мы можем тебя и так отдубасить, просто от нехер делать. У нас тут за этим никто не следит. Некому жаловаться, не у кого требовать и просить. Всем похер, что будет с теми, кого отправили в «Чистилище». Такие, как ты — это отработанный материал. Понятно?

Я молча кивнул.

— Отвечай: «да, начальник»!

— Да, начальник, — покорно ответил я, сочтя, что проявлять норов сейчас было бы бессмысленно.

— Надо же. Какой смышленый, — удивился начальник. — Только не думай, что ты кого-то этим обманешь или ослабишь нашу бдительность. Я прекрасно знаю, что ты — опасный психопат, и что если дать тебе хоть шанс вытворить что-то поганое — ты это непременно сделаешь. Не надейся, что ты получишь этот шанс. Мы с тебя глаз не спустим!

Я вдруг ощутил, как дубинка одного из охранников, стоящего за спиной, ткнулась мне в спину. Тело пронзил сильный заряд тока. Невольно зарычав от боли, я повалился вперед, с трудом ухитрившись приземлиться так, чтобы не разбить нос о бетон.

— Это так, для профилактики, — прокомментировал начальник. — Если будешь паинькой, то, может быть, это больше и не повторится. Теперь вставай! Тебя ждет карета, принцесса!

Не стесняясь погонять меня тычками дубинок, охранники затолкали меня в решетчатый кузов маленькой машинки, похожей на смесь электрокара для багажа, который можно встретить в любом аэропорту, и клетки для перевозки опасных диких животных. На ней двое из охранников и доставили с аэродрома к зоне для содержания заключенных в сопровождении джипа, в который уселись остальные трое.

Как оказалось, здесь была всего одна общая камера. Она находилась на свежем воздухе, с выходом прямо на улицу. Это был классический обезьянник — большое квадратное помещение, три стороны которого составляли бетонные стены, а четвертую — толстая металлическая решетка. Решетка свободно пропускала внутрь свет и морозный воздух. Средств подогрева, как я мог видеть, там не было. Голый бетонный пол, должно быть, был ледяным. Помещение не выглядело предназначенным для содержания людей. Для заключенных не предусмотрели ни лавочек, на которые они могли бы присесть, ни хоть какого-то настила для сна.

Когда машинка затормозила рядом с раздвижной дверью камеры, я заметил, что люди в таких же, как у меня, оранжевых робах, подходят к решетке, чтобы посмотреть, что происходит. Развлечений здесь, должно быть, было немного. Многие из людей обнимали и терли себя руками, а из их ртов выходил пар. Это подтвердило мою гипотезу о собачьем холоде. Всего за несколько минут езды в свободно продуваемой клетке моя кожа тоже уже успела покрыться мурашками.

— А-ну все быстро отошли от решетки, сучье отродье! — гаркнул старший из охранников на зэков, выпрыгивая из джипа. — Все быстро к дальней стене! Кто не понял, уркаганы?!

Пока заключенные выполняли приказ, сопровождающийся характерными жестами с использованием дубинки, меня выволокли из клетки и подвели к раздвигающейся двери камеры. Внутри я уже мог видеть некоторые лица «товарищей по несчастью». Первый раз за долгое время я мог похвастаться тем, что я далеко не самый страшный, кого можно увидеть вокруг.

— Думаешь, ты тут самый психованный и опасный? — в такт моим мыслям шепнул мне на ухо начальник охраны. — Тут собрались такие отбросы, какие тебе и не снились. И знаешь что? Я не пользуюсь «сывороткой пай-мальчиков», чтобы успокоить их. Просто не пользуюсь. А нахрена? Что мне за дело до того, что вы, суки эдакие, передушите и перегрызете друг друга в этой сраной камере?! На это даже бывает весело посматривать.

Я не был уверен, не блефует ли он. Всё-таки руководство наверняка требует от него отчета хотя бы о количестве принятых и сданных зэков — а значит, убийство вряд ли приветствуется.

Что до качества здешней публики — предполагаю, что он не врал. Как бывшему копу, мне было известно, что в «Чистилище» отправляли лишь самых опасных для общества рецидивистов, осужденных за особо тяжкие насильственные преступления, и неисправимых буянов, которые заработали себе особо дурную славу в других тюрьмах. Так что были все основания думать, что характер у моих сокамерников под стать их внешности.

— Удачного постоя в нашем отеле, — с сарказмом произнес начальник охраны на прощании, и меня толкнули внутрь.

Едва решетка за спиной закрылась, мой взгляд скрестился со взглядами некоторых других зэков. В них было столько злобы, жестокости и затравленности, в разных пропорциях этих чувств, что я не принял бы их ни за кого, кроме уголовников, даже если бы мы случайно встретились на улице. Возможно, во мне говорил бывший коп.

Первым делом обращал на себя внимание здоровенный чернокожий детина с длинными косичками, который расположился в дальнем углу. Его крупные предплечья были разрисованы диковинными узорами из специально нанесенных шрамов, а нос, губы и уши хранили свежие следы от удаленного пирсинга. Выражение налитых кровью глаз было до того диким, что впору было опасаться, как бы он не сожрал кого-то живьем. Дикарь сидел в углу и, уставившись в одну точку, бормотал что-то себе под нос на неведомом африканском языке. Другие зэки явно его сторонились — ближайший находился не меньше чем в десяти шагах.

Тем временем, ко мне вразвалочку подошел один из сокамерников. Это был массивный, как боров (фунтов 250–270), но крепкий на вид белокожий увалень. Татуировки покрывали не только его шею и запястья, но даже толстые, как сардельки, пальцы. Обрюзгшее лицо обрамляли неопрятные русые патлы и борода. Запах из рта был до того тошнотворный, что чувствовался на изрядном расстоянии. В отличие от дикаря, этот персонаж выглядел как продукт цивилизации — но таких грязных ее низов, по сравнению с которыми даже дикие пустоши были не таким уж и дном человеческого бытия.